Автор: irati & targarien
Оригинал: miss-jota.livejournal.com/245603.html
Фэндом: СПН
Пэйринг: Дин/Сэм
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Психология, Повседневность, Драма, Songfic, первый раз
Предупреждения: Инцест, Ненормативная лексика
Размер: Макси
Статус: Закончен

Скачать работу в разных форматах можно по ссылке: ficbook.net/readfic/4695625

Описание: История про двух братьев в дороге, неизбежных грехах и величайших хитах рок-н-ролла. Рассказанная в трех частях, как если бы это были три отдельных извращения.


«И ныне проклят ты от земли, которая открыла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. И сказал Каин Господу: наказание мое больше, чем снести можно; вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мной, убьет меня. И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его» (Бытие, гл.4, 11-16)







Ес­ли есть пос­ле жиз­ни ка­кой-то суд, то мо­жет быть так, что Гос­подь по­чувс­тву­ет се­бя ря­дом с ни­ми ди­рек­то­ром цир­ка. И ска­жет: «Вы дол­жны бы­ли быть нор­маль­ны­ми, пар­ни: же­на, па­роч­ка де­тей, дом, об­ра­зова­ние». Ес­ли так бу­дет, то воз­можно, Дин почувствует себя виноватым. Но Сэм поч­ти на­вер­ня­ка не бу­дет мол­чать. Он так пря­мо и ска­жет: «Сэр» и бу­дет от­личным ад­во­катом и не­поч­ти­тель­ным сы­ном.

- Мы не хо­тим быть нор­маль­ны­ми, сэр. Мы хо­тим это­го.

Он мог бы еще до­бавить: «Мы для это­го рож­де­ны».

И ес­ли не­бо к по­доб­но­му не го­тово, то что ж, ему луч­ше на­чинать при­готов­ле­ния пря­мо сей­час.


читать дальше

ПРОЛОГ: Танцующие в темноте

Дин

Оно всегда было. Фрейд называл это либидо. Дин Фрейда не читал, не обращал на это внимания и никак не называл. Желание, инстинкт или другая какая-то хрень – пофиг, главное – оно было, сколько Дин себя помнит. Оно существовало, когда Дину было восемь и мисс Рогински сказала отцу, что Дин – очень умненький мальчик, но все-таки надо бы ему посещать школу почаще, «если, конечно, есть возможность, ведь для ребенка это было бы очень полезно». Хлопала ресницами, трясла грудью, смотрела на отца и явно хотела чего-то большего, чем просто пожать ему руку и поговорить о школе, это было понятно. Понятно мисс Рогински, понятно отцу – и понятно Дину, хоть ему и было всего восемь и он не мог выразить это словами. Он засматривался на красоток в телевизоре, даже когда еще не знал, что с ними делать в реальности. Это был некий животный инстинкт, предшествующий половому влечению. Дин предчувствовал его, как зверь.

Когда Сэму было семь, а Дину не больше одиннадцати, он заметил парня, который смотрел на маленьких детей на перемене, и совершенно точно истолковал все отвратительные намерения, которые отражались в его мутном взгляде. «Папа, – сказал он, – какой-то мужчина смотрит на Сэма». Отец чистил оружие, руки его были в масле. «Ммм?» – он не понял. Дин повторил: «Папа, какой-то мужик смотрит на Сэмми». И тоном выразил все, что имел в виду, все, что понял про того типа. Джон поднял глаза, защелкнул магазин, спросил: «Что за мужик?», и взгляд его стал опасней любого оружия. Тот тип больше не появлялся ни возле их дома, ни возле школы, а Дин никогда не спрашивал, что произошло. Отец решал проблемы, Дин заботился о Сэмми, а Сэмми незачем было что-то знать. Таковы были правила Винчестеров.

В период полового созревания то, что всегда было, рвануло, как нейтронная бомба, породив гигантский атомный гриб. И это еще мягко сказано.

В пятнадцать лет Дин только и делал, что бегал за юбками. Охота, забота о Сэмми, в основном за этим прошла его юность, плюс длинная вереница девушек. Декольте, форменные платья чирлидерш, лифчики, расстегиваемые одним взглядом, губная помада, сперма, обнимающие его талию ноги, погружение языка во все места, лишь бы было горячо и приятно, постоянные мысли о сексе в свободное от самого секса время. Джон поглядывал на него косо, почти не делал никаких замечаний и, кажется, не особенно удивлялся. Ограничился краткой лекцией о репродуктивной функции человека. На редкость краткой – состоящей из вручения огромной коробки презервативов и предупреждения: «Если заделаешь ребенка, охота для тебя закончится». Это было то самое предупреждение, в котором Дин нуждался, такая страшная угроза, что иногда он подумывал о том, чтобы на всякий случай выходить из дома с уже надетым презервативом. В то время это было возможно, потому что он жил в состоянии перманентной эрекции. Или занимался сексом, или думал о сексе, или охотился.

Сэмми учился, Сэмми делал уроки, Сэмми читал или смотрел телевизор, проходил через периоды замкнутости и увлечений. Сначала был период «Я Спрашиваю Обо Всем». Затем – период «Мне До Всего Есть Дело». А потом – «Я Постоянно Злюсь». И вот однажды он настал, период «Я Мужчина» (после многочисленных доказательств от обратного). Если бы Дин был дурным человеком, он посмеялся бы от души. Ладно, хорошо, Дин таки поржал от души. В конце концов, забавно, что половое созревание пришло к Сэму, как пощечина. Вот сегодня он еще унылый ботаник, который в жизни не замечал, что девушки на него смотрят – а на следующий день он закрывается в ванной на защелку и краснеет, когда Дин его дразнит. В общем, будто прежде он ничего не чувствовал у себя между ног, а тут вдруг раз – и у него там внезапно вырос член. Сэм не вступал в период полового созревания, он грохнулся в него со всей высоты своего роста со всеми вытекающими последствиями в виде такой радикальной смены настроений, что Дин всерьез подумывал, не начнет ли вскоре его брат игнорировать все правила. Дин считал, это случится, когда Сэм начнет делать с девушками нечто большее, чем просто избегать их взглядов.

Однако и на пороге шестнадцатилетия Сэм вел себя так, будто для занятий сексом на заднем сидении машины по меньшей мере нужен диплом Колумбийского университета, ну или что-то вроде того. И случилось то, что в любой другой семье стало бы поводом для переживаний, а в их семье было всего лишь еще одним способом выжить. Так как его брат продолжал оставаться воплощением сексуальной неудовлетворенности с ногами длиной в полкилометра, и это начало отражаться на охоте (Джон орал на него: «О чем ты только думаешь, черт возьми?» и, к удивлению Дина, кажется, действительно не понимал), Дин сделал то, что обычно делал Дин. Занялся вплотную этим вопросом. В общем, все вышло непреднамеренно – ну, по крайней мере, ему хотелось думать именно так.

Это был дешевый мотель, они спорили из-за пульта от телевизора: Дин хотел смотреть что-то, что Сэм считал полным дерьмом, или наоборот. Они боролись, как обычно, все эти «отдай»-«дай сюда», слово за слово, и Дин сказал: «Если ты нарываешься, то можешь и получить, потому что уже напрягаешь», а Сэм ответил: «Ты бесишься только потому, что не можешь его у меня отнять». Толчки, хватание за одежду – и вот уже пульт управления забыт, и начинается одна из тех бескровных битв, которые часто между ними случались. Но вдруг что-то происходит, одно случайное касание – и Сэм замирает, а Дин прищуривается, потому что: «Все нормально, Сэмми, у всех у нас он есть, а некоторые даже знают, как им пользоваться». Было одиннадцать вечера и, возможно, Сэм спросил: «Что, блядь, ты делаешь?», и, возможно, Дину даже пришлось объяснить, – он уже не помнит деталей. Просто в тот момент нужно было именно это – запустить руку в штаны брата и немного прижать, немного погладить и сделать так, чтобы тот начал стонать на латыни, прежде чем сообразил, что вообще происходит. Ээээ, для первого раза полторы минуты – неплохой результат. Когда Дин произносит это вслух, Сэм бросает в ответ: «Я тебя ненавижу» и натягивает штаны. Но с тех пор позволяет Дину смотреть по телевизору что угодно и перестает терять сознание, проходя мимо какой-нибудь чирлидерши. Короче говоря, миссия выполнена.

Слово «инцест» даже не приходило ему в голову. Дин вообще не считал это сексом-сексом. В то время его брат и секс были двумя совершенно разными категориями. Как послеобеденный чай и садомазохизм. Дин мог ему дрочить, в то время как сам размышлял о предстоящей охоте. Мог все держать под контролем. Мог заботиться о своей семье. Он ничего плохого не делал. Дин Винчестер по-прежнему чего-то стоил.


Тогда он еще не проебал все, что мог.

Это был вопрос времени, но тогда еще - нет.

Сэм

Сэм всегда знал, что его семья была особенной. Оно всегда было с ним, это яркое ощущение того, что их существование есть не что иное, как искажение нормального хода вещей. Ему не нужно было для этого идти в школу, чтобы мачо-хоккеисты говорили ему: «Бля, Винчестер, какой ты странный». Не нужно было, чтобы девушки смотрели на него с печальным состраданием, будто говоря: «Как мне жаль, что ты такой странноватый, Сэм». И уж тем более, не нужно, чтобы Дин засовывал ему руку в трусы, заставляя испытать первый в жизни оргазм. Не то чтобы Сэм никогда до этого себя там не трогал, и не то чтобы никогда ничего такого не пробовал. Однако ему не удавалось почувствовать хоть что-нибудь особенное, кроме неясного чувства вины и откровенно тупой и раздражающей боли в тех местах, которые ему хотелось бы держать под контролем. Проблемой были комнаты в отелях, семейная традиция все со всеми делить и полное отсутствие личной жизни. Сэм не был Дином, способным переспать с девушкой под пристальным наблюдением целой команды чирлидерш или дрочить в ванной, когда на двери нет защелки. Сэм был Сэмом, он нуждался в уединении, которого не имел, и пребывал в таких расстроенных чувствах, что мечтал о том, чтобы вообще половых органов не иметь. Как раз тогда и случился Дин, все это трение и возбуждение, и его рука была самым мягким и ласковым из того, что когда-либо Сэму случалось почувствовать. Случился Дин и вместе с Дином случилось это жаркое дрожание под животом и этот взрыв. До этого момента Сэм был уверен, что все, что говорят об оргазмах, является в лучшем случае преувеличением.

Но нет.

Любой другой на его месте уже начал бы собирать деньги на психиатра в тот самый момент. А Сэм подумал: «блядь» и внес пункт «инцест» в длинный перечень тех вещей, которые делают его семью определенно Самой Странной Во Вселенной. В этом перечне есть такие пункты, как: «аммонал под кроватью», и «четыре штурмовые винтовки в багажнике», и «мой отец учит меня подделывать кредитные карты», или «мой брат думает, что охотиться на полтергейст в моральном плане намного достойней, чем получать высшее образование». Инцест вовсе не был хуже всего этого в списке или более странным чем то, что имел обыкновение делать Дин. Однажды Дин взял его с собой воровать в супермаркет, и все закончилось тем, что он запихал в него килограмм печенья Ореос, хотя эти Ореос ему никогда не нравились. Вот это да, было странным. А подрочить? Возможно, это не очень нормально, и, безусловно, одна из тех вещей, о которых не станешь ни с кем говорить, но не нечто суперизвращенное, это точно.

То, что произошло в мотеле, когда они поспорили из-за того, что он хотел смотреть «Чудеса инженерии» на Дискавери, а Дин - «Спасателей Малибу» на местном канале, было неожиданным, это Сэм может признать. Но если неожиданность содержит в себе хоть какие-то зачатки ожидаемого, то это была какая-то совсем неожиданная вещь. Сэм не может точно объяснить, что именно после этого изменилось. Но было так, будто бы тот факт, что Дин ему отдрочил, превратил его неосознанную сексуальную энергию во что-то осязаемое и реальное, во что-то, что Сэм – впервые в жизни – научился контролировать. По какой-то причине он перестал смущаться девчоночьих взглядов и ему больше не нужно было спасаться бегством, когда его приветствовал тот футболист, который постоянно на него странно смотрел. Не то, чтобы его сексуальная жизнь вдруг стала такой же, как у Дина, со всеми этими встречами с целой командой чирлидерш и телефонными номерами, выпадающими из карманов штанов.

Но, по крайней мере, это уже было совсем не так, как было до этого. Ну, то есть, перестало быть никак.

Сэм считает, что это было так, будто он пятнадцать лет прожил отдельно от своего тела, будто бы оно не было для него чем-то важным. А Дин, будучи Дином, сделал то, что делал всегда. В буквальном смысле взял его за руку, когда он заблудился и не смог отыскать пути.

Это было до Невады, и до Арлин Уильямс, и до того, как язык его брата впервые погрузился в его собственный рот.

Однажды все меняется, и что бы ты ни делал, ничто уже не станет таким, как прежде. Иногда Сэм думает, что ему этого и не нужно.

1. Лестница в небо

Yes there are two paths you can go by but in the long run there's still time to change the road you're on
(Led Zeppelin)

Сэм понял, что Дин влюблен в Арлин Уильямс, потому что тот сравнивал ее с самыми важными для себя вещами.

– Блядь, Сэмми, ты не представляешь. Когда она надевает эту юбку, которая больше похожа на широкий пояс, мне хочется визжать, как в начале цепеллиновской «Песни иммигранта».

Он сравнивал ее с «Цепеллинами». Ясно, что это любовь. Его брат бегал за этой девчонкой уже три недели, что, по меркам Дина, было настоящим обручением. Арлин заняла третье место на конкурсе «Мисс Невада», у нее были связи в Лас-Вегасе, она снималась для нескольких каталогов дешевых супермаркетов, постоянно повторяла «Да, сладкий, все, что захочешь, дорогой», ее сиськи еще были настоящими, и, по мнению Сэма, губы – слишком уж красными, глаза – слишком черными, а ресницы – чересчур длинными. Но, по мнению Дина, слухи о том, что она способна заниматься этим где и когда угодно, стоили покупки нескольких лишних туб туши для ресниц.

Арлин согласилась на настоящее свидание, когда Дин уже находился в опасной близости от самой нижней границы унижения, и Сэму в этот вечер пришлось прятать свое презрительное выражение лица за свежим экземпляром «Нэшнл географик», когда его брат мучительно не мог решить, что взять – обычные презервативы или повышенной прочности.

- Никогда нельзя ни в чем быть уверенным, Сэмми.

- Ты больной.

Дин был так счастлив, что даже не потрудился ответить. Он взъерошил Cэму волосы (тот фыркнул, словно кошка) и сказал: «Не засиживайся допоздна, детка». И вышел из дома, напевая что-то из Акселя Роуза.

Когда через два часа Дин снова входил в дверь, он ничего не напевал. Шел он тоже не особенно ровно, а взгляд его был расфокусирован, что обычно означало наличие в его крови текилы «Хосе Куэрво» или виски «Теннеси». Подумай Сэм хоть две секунды, он не стал бы ничего спрашивать про Арлин, но он просто не ожидал увидеть Дина, пьяного и расстроенного, в пол-одиннадцатого вечера. Когда он спросил: «Что случилось?», Дин только хмыкнул. От него несло пивом и отвратительнейшим настроением.

- Бляди Лас-Вегаса, - сказал он. – Вот что случилось.

Арлин Уильямс пригласили на прослушивание в музыкальное шоу, и этой ночью она уезжала делать карьеру в новом мире, полном возможностей, с невнятными извинениями «Прости, сладкий, в другой раз все будет, дорогой», билетом на «Грейхаунд» в руках и с сомнительной честью быть первой девушкой, которая бросила Дина Винчестера.

Сэм пытался как-то переварить мысль о том, что его брата кинули, но, по-видимому, жизнь его к такому не готовила, и у него не получалось. Дин улегся с ногами на кровать, бормоча: «Вегасские бляди в блядской пустыне», а Сэм присмотрелся к бутылке, которая была у того в руках. Если бы Сэм был мультипликационным персонажем, то его челюсть тут же упала Бы на пол.

- Персиковый ликер?

- Ни слова, паршивец.

Дин считал, что любой ликер с фруктовым вкусом – да что угодно с фруктовым вкусом, включая сами фрукты – это блядское гейство.

- Ты же не пьешь…

Он даже не успел закончить фразу.

- Я купил это для нее!

Черт. Сэм прикусил язык и подавил всякое желание сказать: «Блядь, да что за юбки такие короткие у нее были, что ты делаешь это!». Из всех бредовых вещей, которые на его памяти делал Дин, пить что-то, что считается женским напитком, было вещью самой невероятной.

- Для спокойствия твоей души, Сэмми, я еще выпил шесть бутылок пива.

Теперь ясно, откуда запах.

- Если завтра отец, вернувшись, увидит что ты с бодуна, он с тебя шкуру спустит.

- Не еби мозги, Сэмми, как будто тебе не все равно, что со мной сделает отец.

Возможно, это и было справедливо. Тем не менее, такое пренебрежение со стороны Дина ударило в голову ядом и стоградусным спиртом. Важно, Дин, мне важно, что отец делает со мной и что он делает с тобой, или ты не видишь, что он уже с тобой сделал? В их комнате есть угол, где прошлой ночью Дин обнаружил тараканье гнездо: там лежит школьный рюкзак Сэма, а в нем – билет в Реальный Мир. Сэм подозревает, что если придется им воспользоваться, то это будет билет в один конец. Он уже много недель не может нормально спать. Он предпочитает думать об Арлин и любовных факапах своего брата, нежели о солнечной предательской Калифорнии.

- Не так чтобы очень, - примирительно вздыхает, краем глаза отслеживая реакцию Дина. – В конце концов, это был просто секс. Мало других девок, что ли? Всегда будут другие.

Конечно же, это была не его фраза. Это была фраза Дина. В этой фразе, по сути, был весь Дин, на сто процентов. «Всегда будут другие», – обычно говорил тот, когда они покидали очередной городишко, срываясь с места по воле Джона Винчестера, и оставляя там очередную девчонку, которую Дин катал на заднем сидении автомобиля. Сэм никогда не называл это «просто секс», а Дин всегда именно так говорил, и Сэму хотелось попробовать, как это будет звучать, тем более что Дин был достаточно пьян, чтобы возмутиться и уточнить: «Эх, малыш, что это был за рот».

- Что ты в этом понимаешь, малыш.

Дин определенно был сильно пьян, потому что ничего ему больше не сказал, кроме: «Ты же еще невинней, чем монахиня-лесбиянка». А потом добавил: «Кроме того, это вовсе не так» и пустился в пространные рассуждения о том, чего Сэму совсем не хотелось знать об Арлин. Например, об изгибе ее поясницы, форме задницы («Я никогда не узнаю, уместилась ли бы она в моей ладони, Сэмми»), о том, какая нежная кожа у нее между грудей («Когда лижешь там, не снимая бюстгальтера, Сэмми»), о том, как страстно Дину хотелось ее целовать.

- Три недели, блядь, я не могу поверить, что больше никогда не смогу ее поцеловать. Знаешь, какие у нее были губы? Ты обратил внимание, какие у нее были губы? Пухлые и мягкие, как шерсть и клубника, как все, во что хочется засовывать язык и хочется засовывать… - Дин прервался, так и не закончив начатую фразу. Но Сэм имел четкое представление о том, чем именно она должна завершиться. – Что угодно.

- Шерсть? – переспросил Сэм, потому что лучше было хоть что-то спросить, чем представлять себе завершение фразы, которое он не должен был себе представлять, и которое отдавалось теплом у него между ног. – Ты хочешь засовывать язык в шерсть?

Это был худший вопрос из всех возможных. Дин повернулся к нему и первый раз за весь вечер Внимательно Посмотрел. Зеленым и диким взглядом загнанного зверя, полным непередаваемого раздражения. Упс… Арлин уже была историей. Теперь Дин хотел выплеснуть свое дурное настроение старым проверенным способом – сорвавшись на младшего брата. Он процедил: «Не знаю, зачем я вообще говорю с тобой, ты понятия не имеешь о поцелуях».

- Имею!

Он целовался с Лаурой Линдли, когда они вместе делали уроки у нее дома. Пока ее мать чем-то занималась на нижнем этаже, а из окна соседнего дома гремела какая-то песня «Спайс герлз».

- Ты никогда в жизни по-настоящему не целовался, Сэмми, не ври.

- Ерунда!

- Не ерунда. Ну, скажи, когда и с кем ты целовался с языком?

- Не твое дело.

Это реально никого не касалось. Дин был пьян и смотрел с нескрываемой агрессией, с которой он обычно смотрит на убитую нежить. Отлично. Его кинула девчонка, а расплачиваться за это должен Сэм.

- «Не твое дело» в переводе означает, что тебе и не снилось? Хватит пиздеть, Сэм, мы же друг друга знаем. Когда ты в последний раз лизал свою руку, ты был ближе всего к тому, чтобы испытать то, что НИКОГДА уже не узнает Арлин Уильямс, а именно – что такое настоящий поцелуй Дина Винчестера. – Дин откинулся на постели и казался ужасно довольным собой. – Ничего страшного. Некоторые рождены для поцелуев, а некоторые – для того, чтобы сдавать на отлично органическую химию. Мои поздравления, ботан.

Как младший брат Сэм уже был привычен к неоправданно жестоким шуточкам Дина. Они всегда были болезненны, потому что как старший брат Дин отлично знал все его слабости. По какой-то причине толстый намек на то, что он никогда не сможет целоваться так же хорошо, как Дин, оказался даже болезненнее порохового ожога, который Сэм получил на последней охоте с Джоном.

- Ну да. Да на твоих поцелуях разбогатеть можно, Дин.

- Можно было бы, если бы я ими торговал, Сэмми, - Дин, до отвращения самоуверенный, скрестив ноги и попивая из бутылки, лежал на кровати прямо в обуви и джинсах. – Но я не хочу продаваться. Я должен думать о тех многочисленных женщинах, которые гибнут в попытках добиться моего поцелуя.

- Да, конечно.

Может, там что-то и было, в самой глубине Сэмова желудка. Что-то вроде скрытой неуверенности. Потому что его поцелуй с Лаурой Линдли под звуки “Tell me what you want, what you really really want” был приятным. Он даже получил свою долю салюта в животе и напряжения в том месте, куда неожиданно быстро прилила кровь. Но была и некоторая неловкость и, скорее всего, мало языка – или много – мешали носы, стукающиеся друг о друга, или что-то еще. Может, это правда, что Дин хорош в поцелуях, а Сэм – в математике? Сэму не хотелось быть деревом в математике (математика – довольно полезная в жизни вещь, это факт), но, господи боже, и в поцелуях как-то не очень хочется быть бревном!

- Откуда ты знаешь, что твои поцелуи такие замечательные?

- Видишь? Это типичный вопрос человека, который, блядь, никакого представления не имеет о том, как целоваться.

Ненавижу тебя. Cэму реально хотелось взять и стукнуть Дина чем-нибудь тяжелым по голове. Неужели он не может хоть секунду побыть серьезным? Сэм встал с кровати и почесал ногу через пижамные штаны.

- Знаешь что, Дин? Я думаю, что в твоих поцелуях нет ничего особенного. И когда, интересно, девушки могли бы тебе сообщить об этом, если мы так часто переезжаем? Поэтому ты все время остаешься с чувством, что ты какой-то олимпийский чемпион в этом деле, ну или что-то в роде того. А как на самом деле? Наверняка застремаешься проверить.

Может быть, он так думал, а может быть, и нет. Во всяком случае, он пытался выиграть в этой схватке, раздраженный комариным укусом двухдневной давности, который до сих пор мучил его, и уверенный, что, наконец, нашел неопровержимый аргумент, когда Дин сказал: «Хочешь сам попробовать, мудак?» – и вот, пожалуйста, снова! Одна из перверсий, типичных для его семьи, этот демонический голос в затылок: «Винчестеры все ебнутые, Сэмми, и ты прекрасно это знаешь». Дин не дал ему времени на раздумья. Вот только что Дин лежал в своей кровати, и вдруг неожиданно оказался у кровати Сэма, невероятно раздраженный, впервые в жизни брошенный женщиной, налитый до бровей персиковым ликером, возбужденный и злой. Приказал: «Молчи». В этот период своей жизни на Сэма никакие приказы уже не действовали, но этот буквально пригвоздил его к месту. «Дай мне тебя поцеловать». Что-то, что должно было оставаться целым, взорвалось в животе у Сэма Винчестера, потому что он чувствовал, как оттуда по всему телу распространяется жар, и жидкость, и пар. Дин – так близко, с его пухлыми, почти девчоночьими губами. Такие мягкие по сравнению с губами Сэма и, одновременно, уверенные, ни секунды не сомневающиеся губы, разве что в самом начале, когда специально чуть помедлили, заставив Сэма приоткрыть рот и закрыть глаза. Дин прошептал тогда: «Не забывай дышать», и в другой ситуации такой бравады было бы достаточно, чтобы и думать забыть о продолжении. Но только это была не бравада, а настоящий полезный совет. Язык старшего брата был у Сэма во рту буквально везде, губы крепко прижимались к губам, все вокруг плавилось и дрожало, а Сэм пытался следовать какому-то ритму, хотя в груди от нехватки кислорода уже давно все горело огнем. Это было как сосать карамельку, только таять вместо нее самому, как, захлебываясь, пытаться следовать за приливной волной. Дин вытаскивал и вновь заталкивал ему в рот язык, заставляя плавиться и растекаться сливочным маслом, придерживая за шею и четко контролируя этот затяжной поцелуй. Со вкусом персика. Если бы когда-нибудь Сэм задумался: «А интересно, каким будет мой брат на вкус, если его поцеловать» – чего, без сомнения, не могло случиться – никогда, никогда бы он не подумал, что у поцелуя Дина может быть персиковый вкус. Он предполагал бы бензин, кожу, плоть и кровь, и слюну.

Это не могло продолжаться долго – может, Сэм просто потерял счет времени – но ему показалось, что поцелуй длился неделю. Когда Дин отстранился, оба тяжело дышали. Сэм, едва живой, подумал, что у Лауры Линдли все-таки была некоторая атрофия языка, или… ладно, что Дин действительно крут. Крут как вау, как тысяча других офигенных вещей. Не просто хорош, а невероятен. Прямо ЛУЧШИЙ.

– Видишь? – все-таки смог выдавить из себя Сэм, невероятно гордясь тем, что сумел сохранить способность говорить. – Неплохо, но не нужно преувеличивать свои способности, наверняка это генетическое, потому что отцовские поцелуи почти также хороши.

Это было первое, что пришло Сэму в голову и не было похоже на односложное мычание - и что вызвало выражение ужаса на лице его старшего брата. Дин спросил «Что?» и запнулся, и было похоже, что на этот раз ОН ЗАБЫЛ, КАК ДЫШАТЬ (ха!). А потом пришел в ярость: «Еб твою мать, о чем ты, блядь, говоришь?..». А потом что-то понял, подуспокоился, но не полностью, и сказал: «Это совсем не смешно», хотя, на самом деле, немножко было. А может, и не немножко, но Дин был и вправду зол – Господи, Сэм это отлично понимал, но не мог перестать смеяться. Слышал «Перестань сейчас же!», слышал «Заткнись!», но, вероятно поцелуй поверг его в такой шок, что он никак не мог прекратить истерику. Он хохотал в голос. Хохотал так, что начала болеть диафрагма.

- Прекрати, Сэмми.

Но он не мог.

- Прекрати сейчас же! Говорю тебе – ОСТАНОВИСЬ!

Он не смог остановиться. Его остановили. Остановил Дин, зло дернув на себя, а потом с силой прижав к ближайшей стене. Сэм даже не помнил, видел ли его таким разъяренным хоть раз в жизни. «Это не смешно», – прорычал Дин, как бык, раздувая ноздри. Казалось, что и голова его вот-вот задымится. Сэм мог бы сказать «Извини», если младшие братья вообще когда-нибудь просят прощения у старших. Мог бы сказать: «Это была всего лишь шутка». Но он не сказал ничего, потому что Дин показался ему в эту минуту каким-то вместилищем поцелуев, и он позабыл обо всем – включая самого Дина и даже самого себя – и думал только: «Хочу таких поцелуев, еще хоть один». Дай мне. Дин. Дай мне.

Они схлестнулись, как оборотни, которые ищут местечка помягче, чтобы вонзить туда зубы и разорвать потом до крови и мяса. Дин первый потянулся вперед и вверх, чтобы снова начать целоваться, но Сэм был тем, кто первый взял руку своего брата и приложил ее именно туда, куда хотел. Дин ведь делал это раньше, поэтому должен был сделать сейчас. О боже, да, пожалуйста, Дин, в этот раз еще раз, давай опять, как тогда. Он был чертовски возбужден, на нем была лишь одна пижама, и ощущение руки Дина на члене и его жаркие поцелуи – это было слишком, и в то же время недостаточно, что заставляло Сэма стонать, будто он был действительно ранен. Он исступленно толкался в руку, ему хотелось кусать эти губы, а еще – господи боже мой – тереться о Дина. Они прижимались друг к другу всем телом, терлись грудью, предплечьями, бедрами – всем, и Дин, будучи ниже Сэма, сейчас казался высоким, а мир вокруг – густым и горячим, как кровь.

Когда Сэм сумел открыть глаза, он не мог сфокусировать взгляд ни на чем, кроме щетины Дина. Их шатало из стороны в сторону, болтало по всей комнате, но они не останавливались, целовались, будто в агонии, жадно и мокро, потели и терлись друг об друга везде. Когда твердый член Дина впервые коснулся его ноги, Сэм как-то сдавленно замычал, словно его легкие наполнились водой. А хуже всего был голос, будто исходящий от этой эрекции: «Двигайся». Голос, командовавший прямо ему в мозг: «Двигайся, Сэмми, так, да, ах…».

Они обтирали друг другом стены, ерзали друг по другу, как животные. Дин был пьян, а Сэмом будто выстрелили в стратосферу. «Ах, Дин, так, так?». Когда его брат закрыл глаза и сжал челюсти, а потом начал беспорядочно вылизывать ему шею, Сэм был скорее мертв, чем жив. «Таксэммитак, хорошо, продолжайсэмми, таааак». Они действительно, как звери, терлись друг об друга как придется, и это была довольно-таки жалкая картина – Дин, трущийся о бедро Сэма, сам Сэм, упирающийся стояком Дину в живот, – и в тоже время самое невероятное ощущение, которое Сэм когда-либо испытывал в своей жизни. Превосходящее адреналин от охоты и от страха быть проглоченным чем-то огромным и ужасным.

В конце концов они оказались на одной кровати, с запачканными штанами, стеклянными глазами, потные, уставшие и успокоившиеся. И совершенно, глубоко и отчаянно испорченные на всю оставшуюся жизнь.

Если у Сэма и были какие-то сомнения насчет того, что только что произошло, то Дин полностью их развеял. При помощи тягучих гласных и мокрых штанов.

- Сэмми? Это была не «Песня иммигранта», это было блядское гитарное соло из «Лестницы в небо».

Тридцать секунд - и Дин захрапел.

Сэм это знал. Ему тоже казалось, что то, что между ними случилось, можно сравнить только с величайшим хитом рок-н-ролла. Напрягал лишь тот факт, что озвучил эту мысль Дин, который верил в рок, как ни во что другое, и у которого был ТАКОЙ ОПЫТ, которого в его возрасте ни у кого не должно было быть. Всю ночь Сэм провел без сна, медитируя и глядя на спящего Дина.

А на следующий день он достал из рюкзака письмо, полученное из Стэнфорда. Заполнил анкету, подписал все сопутствующие документы и отправил по почте. От такого количества поцелуев у него все лицо горело огнем, а Дин все утро блевал дальше, чем видел. И клялся, что больше никогда не позволит никакому блядскому девчачьему ликеру попасть в его многострадальный живот.

– Уж лучше стать затворником, блядский боже!

Сэму оставалось шесть месяцев до окончания колледжа. И он очень надеялся, что за это время не появится никакая Арлин Уильямс, чтобы испытывать его психическое здоровье.

Иногда он думал: «Дин, ты вообще понимаешь, что мы сделали?». Но Дин явно нихрена не понимал или хорошо делал вид, что не понимал, также как и не знал того, что эта попытка переспать будет им теперь стоить тысячи миль.

Дин продолжал кружить головы толпам девчонок, а Сэм вовсе не собирался позволять одной больной идее задурить себе голову. Он выбрал в течение следующих шести месяцев мирно жить в комнате со слоном, будто бы ничего особенного не случилось. Всего шесть месяцев. Просто нужно потерпеть шесть месяцев перед тем, как начнется Настоящая Жизнь.

Когда он, наконец, решился на разговор, было лето. У него было много заготовленных фраз, но получилось сказать всего одну, не самую блестящую в мире:

- Папа, я поступил в Стэнфорд.

запись создана: 06.09.2016 в 22:07