Название: Жемчужины
Автор: pterodaktitli
Бета: Рафаил Тринклер, nloit
Размер: миди, 5516 слов
Пейринг/Персонажи: Рэнди/Гейл
Категория: слэш
Жанр: РПС
Рейтинг: R
Предупреждения: нецензурная лексика
Краткое содержание: С некоторых пор Рэнди кажется себе ракушкой-жемчужницей. Он научился превращать то, что причиняет ему боль, — в жемчужины. И вот уже много лет ему нет дела до того, что где-то там, снаружи, жемчуг уже давно вышел из моды, потому что превращать боль в жемчуг — это его жизнь.
Размещение: запрещено без разрешения автора
Однажды в детстве Рэнди прочел в «Американе», как появляется жемчуг. Он рождается, когда внутри ракушки погибает крошечный паразит, пробравшийся туда сквозь створки, чтобы поесть вкусного и нежного мяса. Изолируя угрозу, моллюск начинает защищаться и покрывать интервента слоями перламутра. И так до конца своей жизни.
С некоторых пор Рэнди кажется себе такой ракушкой-жемчужницей. Он научился превращать то, что причиняет ему боль, — в жемчужины. И вот уже много лет ему нет дела до того, что где-то там, снаружи, жемчуг уже давно вышел из моды, потому что превращать боль в жемчуг — это его жизнь.
Тайна
Гейл — это тайна. Его голос звучит иногда настолько индифферентно, как будто ты умер и слышишь над собой монотонные причитания священника пресвитерианской церкви, вынужденного в полном одиночестве готовить тебя к встрече с Господом. Ему очень часто хочется грубо сказать: «Заткнись, нахуй!» Но с таким же успехом можно сказать: «У моей тети Марты алопеция», — Гейл будет над этим одинаково ржать.
Когда Гейл смеется, Рэнди вспоминает, что они оба из Джорджии. Потому что его смех так заразителен, так красив и мелодичен, но, блядь, так тих, что кажется, будто Гейл забыл его дома, и он реально доносится из другого штата.
Иногда тело Гейла бывает твердым и неприступным, как скальный массив Стоун-Маунтин, иногда мягким, как арахисовое масло, размазывающееся по любой удобной поверхности, а иногда оно непостижимым образом парит в воздухе, и тогда Рэнди кажется, что он снова попал домой, в Альфаретту, в прекрасный персиковый сад мистера Кинкейджа.
Сейчас Гейл сидит, растекшись по дивану, словно то самое масло, и пытается делать серьезное лицо. Ну да, мистер Великолепный, знаем мы все эти ваши штучки — нести полную чушь с вдохновенным лицом или рассказывать анекдоты этим своим замогильным голосом, напрашиваясь на «заткнись, нахуй!».
Гейл любит вести себя так, как будто он — великая тайна, хотя на самом деле это не так.
Рэнди совсем другой. Он открытый, весь как на ладони — любой может заглянуть и увидеть эти его ежегодные встречи Рождества с семьей и многочасовые телефонные разговоры с подругой. Он тоже любит пошутить, но так, что все ржут еще до того, как он скажет хоть слово. У Рэнди голубые глаза и длинные ресницы, которыми он умеет хлопать так искренне, будто совсем не умеет врать.
— Что будем делать? — интересуется Рэнди, завороженно глядя на мелькание каналов на телеэкране, от которого у него кружится голова, и к горлу подкатывает тошнота со вкусом арахисового масла.
Гейл отшвыривает пульт в угол дивана и встает.
— Будем пить пиво и играть в бильярд.
— Потрясающее разнообразие!
Гейл ржет. Так проходят почти все их выходные, свободные от обязательных корпоративных сборищ и презентаций. Рэнди приходит к Гейлу, и они играют в бильярд и пьют пиво до глубокой ночи, а иногда и до утра.
Гейл лениво перемещается к холодильнику и выуживает оттуда две упаковки пива — убойный Труа Пистоль для Рэнди и безалкогольный Молсон для себя. Рэнди ехидно хихикает. Гейл закатывает глаза и пожимает плечами.
Рон запретил ему употреблять алкоголь из-за того, что у него «мешки», и гримеры потом ничего с ними не могут поделать. «У Брайана должны быть мешки, он бухает каждую ночь!» — пытался возразить Гейл, но Рон его быстро заткнул, сказав, что Брайану должно быть двадцать девять, а не сто сорок. «О'кей, я выгляжу, как мудак», — сказал Гейл и перешел на безалкогольное пиво. И хоть мешки и остались на своем месте, это был компромисс.
Три партии и три бутылки пива на каждого.
— Сегодня ты ужасно играешь, брат, — констатирует Гейл и приобнимает Рэнди за плечи.
Никогда еще Гейл не называл Рэнди братом, и он не знает, как к этому относиться, равно как и к его руке на своей спине. Возможно, это просто так, как у футболистов, например, или других каких-то спортсменов, которые встречаются, стукаются головами, локтями, ладонями, обнимаются и называют друг друга «брат», — у Гейла это вышло так же естественно.
— Это потому, что твое пиво — безалкогольное, а мое нет. Ты просто споил меня, чтобы обыграть, мухлевщик!
— Кто, я? — возмущается Гейл и, картинно изогнувшись, укладывает в одну лузу четыре шара подряд, причем дуплетом.
Рэнди нечего сказать, Гейл действительно играет как бог, но, черт возьми, признать это ему не позволяет то самое веселое бешенство, которым пенится в крови выпитый девятиградусный Труа Пистоль.
— Зато, — Рэнди выдерживает многозначительную паузу, подтягиваясь на руках и усаживаясь на бильярдный стол, — меня не тошнит после четырех бутылок пива, и в любое утро я выгляжу вполне фотогенично.
Потом, глядя Гейлу в глаза, улыбаясь и кивая на безалкогольный Молсон, одними губами:
— Мухлевщик.
— Лузер! — громко ответствует Гейл и тихо смеется.
Привет, родная Джорджия, мы все твои неблагодарные дети.
Мэл Гибсон
Рэнди часто смотрит фильмы вместе с Гейлом. Хотя, часто — это не то слово, они с Гейлом смотрят фильмы всегда. Это такое крутое занятие, которое нельзя назвать ни развлечением, ни отдыхом, ни в полной мере работой. Это — все вместе. Они обсуждают игру актеров, их способность передать замысел режиссера, обмениваются впечатлениями от игры, пытаются предположить, кто бы еще смог сыграть ту или иную роль, и… ссорятся, ссорятся, ссорятся. Это так поглощает, что можно сидеть до утра, пялясь в экран и споря до хрипоты.
И вот сегодня они смотрят «Храброе сердце». Рэнди смотрел его уже несколько раз, но не смотрел вместе с Гейлом, а это то же самое, как если бы он его вообще никогда не смотрел. Рэнди уверен, что сейчас увидит фильм другими глазами, потому что рядом будет Гейл, который все воспринимает иначе, не так, как все, не так, как нужно все воспринимать. Иногда Рэнди кажется, что именно эта способность Гейла нахуй ни с чем не считаться и привела его на кастинг «Близких друзей».
Весь фильм Гейл молчит и внимательно смотрит. Рэнди уже начинает нетерпеливо ерзать на месте. Он несколько раз порывается начать разговор, но всякий раз его останавливает поднятая вверх раскрытая ладонь Гейла.
— Ну, и что ты думаешь об этом? — нетерпеливо спрашивает Рэнди, как только финальные титры заполняют экран, а Гейл прикуривает сигарету. — Как тебе Гибсон здесь? Он офигенный, правда?
Гейл выдыхает несколько ровных колец дыма и прикрывает глаза.
— Мне кажется, что Гибсон — орангутанг.
— Кто?! — Рэнди поперхнулся собственным языком или воздухом, который уже набрал было в грудь для следующей реплики.
— Гибсон!
— Прекрати, Гейл, я серьезно.
— А чем ты так удивлен? — Гейл глубоко затягивается и спокойно смотрит на Рэнди, прищуривая глаза от дыма. — Мне не нравятся мудаки, Рэнди, а больше всего я ненавижу, когда мудаки играют хороших людей. Потому что у них это не получается.
И тут Рэнди кажется, что он понимает, куда клонит Гейл:
— Ты имеешь в виду его реноме?
Гейл закатывает глаза, что означает «заебал твой французский» и одновременно кивает, поджимая губы, что означает «да, именно это я имею в виду». И Рэнди вдохновенно кидается в бой.
— Послушай, никто не ангел. Да, Гибсон напивается, фоткается в непотребном виде, пьет за рулем, он гомофоб и ненавидит евреев… Но, черт возьми, он такой талантливый и красивый!
— Красивый? — переспрашивает Гейл и замолкает, задумавшись. — Пожалуй. Он был очень красив в молодости. Я имею в виду «Галлиполи» и «Год опасной жизни». Красив, как нацистская униформа, — жестоко, неправильно, несправедливо красив. Как бомбардировка, как первый убийца вампиров… аморально! Да, блядь, он просто орангутанг.
Гейл тушит сигарету в своей большой раковине-пепельнице и будто теряет к предмету беседы всякий интерес. Но Рэнди, который уже хорошо знает Гейла, понимает, что это только затишье перед бурей. И, черт возьми, ему уже тоже кажется, что Гибсон действительно чем-то похож на обезьяну!
— Мне понравился фильм, — осторожно говорит Рэнди, чувствуя, как эти слова ударяются о Гейла, который сейчас неприступней Канченджанги, тверже, чем скрижали Джорджии и воинственней, чем генерал Шерман.
О боже, такого Гейла Рэнди просто не может выносить, хочется упасть на колени и начать истово ему поклоняться.
— Книги Борхеса тоже лучше, чем его политические взгляды. Уж лучше «Смертельное оружие», где Гибсон исполняет роль негодяя. Все в порядке, Рэнди, я просто немного удивлен тем, что тебе он нравится как актер. Я еще десять лет назад знал, что он мудак, вот как только первый раз увидел на экране — сразу понял. А посему ничего другого я от него и не ожидал. Всего лишь еще один мудацкий фильм. Сам придумал и сам снялся. И все.
Рэнди понимает, что больше никогда не сможет смотреть фильмы с Мэлом Гибсоном так, как делал это раньше. Не сможет не думать о том, что тот мудак, не сможет не видеть в нем орангутанга. И вот как, почему Гейл имеет такое влияние на Рэнди? Да ладно, не только на него, на весь каст, всю съемочную группу. И ведь он никакой не Линкольн и даже не Дейл Карнеги, он просто… Гейл. И этим все сказано.
— Гейл, мне кажется, что ты — амбидекстр.
— Кто?!
— Ты!!!
Прическа
Рэнди ко всему относится чрезвычайно серьезно. Да-да, несмотря на эти свои голубые глаза и солнечную улыбку. И это касается не только работы. Он внимательно и сосредоточенно бреется, завтракает, слушает собеседника… Рэнди не умеет по-другому. Гейл уже привык к этому и перестал говорить: «Расслабься, брат». Потому что, когда Рэнди честно и серьезно пытается расслабиться, — это тот еще пиздец. Гейл считает, что Рэнди живет, постоянно соревнуясь со всей Вселенной, будто боится, что расслабится — и пропустит очередной гол в свои ворота, очередной удар в челюсть, получит очередной шах и мат.
Рэнди тщательно изучает сценарий, каждую сцену прорабатывает по несколько раз, как будто он ебаный Гамлет, запоминает не только свои слова, но и длину пауз, ожидаемую реакцию на слова партнера, все те моменты, которые должны сделать его игру трагической или смешной, в зависимости от замысла режиссера. Когда на площадке у него что-то не получается, он извиняется по тридцать три раза и так достает этим всех, что однажды Гейл, который наблюдал за тем, как Рэнди все никак не может нормально ударить Алека на съемках драки в школьной раздевалке, подошел к нему и сказал: «Блядь, да стукни ты его уже один раз как следует, иначе я сам тебе врежу!» Надо ли уточнять, что после этого у Рэнди сразу все получилось? Гейл Харольд : Вселенная — 1:0!
Гейлу всегда все пофиг. Да, он тоже работает по шестнадцать часов в сутки, как все. Но ни во что особенно не вникает, ни к чему не готовится, в отличие от Рэнди, и больше полагается на вдохновение. Ему достаточно перед съемками один раз прочитать свои реплики, и он играет великолепно. Импровизирует с позами, мимикой, этими своими жестами баловня судьбы. Гейл занимается спортом без фанатизма, не подсчитывает количество калорий в своем рационе, не бреется в выходные и никогда сам себе не делает маникюр. И при этом умудряется выглядеть как модель не только на фото и видео, но и каждый день, поражая Рэнди в самое сердце, почки и все остальные места, не равнодушные к мужской красоте. И хоть себя Рэнди и считает неплохим человеком, в меру развитым, симпатичным и сексуальным, по сравнению с Гейлом — он мальчишка, бестолочь и задрот. И, что самое неприятное, — полный придурок, во всех смыслах этого слова.
Гейлу нравится проигрывать. Не то, чтобы он специально старался это делать, но он не стесняется. Ржет, как мальчишка, и даже не считает нужным оправдываться. «Ну не получилось, что!» — большего от него не услышать. И в то время, как на его месте Рэнди уже давно корчился бы в муках стыда от невозможности соответствовать, Гейл закуривает очередную сигарету и чувствует себя на вершине мира.
Гейл позволяет себе быть естественным, потому что не боится выглядеть смешным. Он сто раз повторял Рэнди, что в мире нет ничего, что действительно следовало бы принимать всерьез. Гейл не боится выглядеть глупо.
Однажды перед съемками, сидя на гриме, он так разозлил Ингрид, подмигивая и кривляясь, что она стянула со своей шеи шарф, намереваясь привязать его к стулу, чтоб не шевелился.
— Ты понимаешь, что так невозможно работать? Вот опять, смотри, твои волосы полезли в глаза и размазали тушь! Прекрати, Гейл, или я пожалуюсь Рону!
— И что ты скажешь ему? «Ах, Рон, у Харольда такая длинная челка, что лезет в глаза. Оштрафуй его за это немедленно!» Да? Не будь дурой.
— Тогда убери ее! Вот, завяжи шарфом, заплети косички, хвостики сделай! И потом вертись, сколько хочешь!
Гейл пару секунд молчит и вдруг просит с искренней радостью:
— Хвостики, хвостики хочу! Сделай мне? — и потом на изумленный взгляд гримерши поясняет: — Ну должен же я получить хоть какое-то удовольствие от того, что меня заставили отпустить и выпрямить волосы.
Когда через полчаса настала очередь Рэнди, и он вошел в гримерку, это было нечто.
— Боже мой, — только и смог произнести он.
Гейл оборачивается к нему и энергично встряхивает головой, увенчанной двумя веселыми хвостиками с розовыми резинками:
— Как тебе мой новый образ, Рэндс? Ты ведь читаешь Вог?
И тут Рэнди просто взрывается смехом. Какой там Жеребец всея Либерти, жесткий топ и икона гей-стиля, какие вообще члены, о чем вы? О, боже! Гейл выглядит, как домохозяйка, в своем зеленом махровом халате и с этими малюсенькими хвостиками… Обнять и плакать!
— Пойдем, покурим? — вопрошает домохозяйка и картинно хлопает ресницами.
И в этом весь Гейл. Вот так вот взять и выйти в общий коридор, а потом в курилку, в таком вот совершенно дурацком виде. А что такого-то? Подумаешь. Легко.
— Ты такая красивая, Морган.
— Я знаю. Смотри, — Гейл наклоняет голову и весело улыбается. — Резиночки — розовые, правда, круто?
Недолго думая, подчиняясь лишь первому внутреннему порыву, Рэнди протягивает руки и хватается за эти милые хвостики, приговаривая:
— Круто, очень сексуально. Тебе идет. Я всегда подозревал, что вместо тебя родители хотели дочку. Правда, Морган? — он накручивает на пальцы эти хвостики и все никак не может убрать от них свои руки, а в желудке вдруг возникает такое чувство, будто он что-то не то съел. И это очень странно для Рэнди, потому что он ест только здоровую и полезную пищу, и у него никогда не бывает изжоги.
— Я пойду на грим, — говорит Рэнди. Но все еще не может отпустить хвостики Гейла, и ему все еще странно слышать это нарастающее биение сердца, чувствовать эту изжогу, распространяющуюся по всем внутренностям и стремящуюся к паху.
Он с видимым усилием убирает руки и уходит, оставляя позади изумленного Гейла, медленно ступает, будто во сне, прислушиваясь к себе, переполненный странными, непонятными ощущениями.
Когда Гейл возвращается из курилки и снимает хвостики, Ингрид уже вовсю трудится над Рэнди, превращая его в Джастина.
— Черт, Ингрид, от твоих хвостиков у меня болит голова!
— Не преувеличивай, — отвечает сосредоточенная Ингрид, обмахивая скулы Рэнди огромной пуховкой. — У тебя болит не голова, а кожа головы. Это с непривычки. И вообще, никогда не думала, что скажу это парню, — тебе идут хвостики!
Рэнди считает нужным вставить свои три цента в диалог:
— Признайся, ты давно мечтал это сделать, извращенец?
— Я просто хотела быть красивой для тебя, милый, — тоненьким голоском ответствует Гейл, продолжая игру.
— Ты для меня всегда самая красивая, Морган!
— Ты просто завидуешь мне, вот что, — без предупреждения переходит Гейл на этот свой индифферентный тон. — У тебя нет пышной длинной челки, и ты не можешь себе позволить такие красивые прически.
Они ржут. А Ингрид говорит, что они два придурка, которые навязались на ее голову в семь часов утра. Но это она врет. Рэнди знает, что она влюблена в Гейла. Как, впрочем, и они все в него влюблены. Серьезно.
Мой Гейл
Как-то так вышло, что про себя Рэнди называет Гейла «мой Гейл». И он искренне не помнит, когда именно это началось, впрочем, как и не поручится за то, что это не какая-то специфическая особенность Гейла — вызывать в других желание иметь его хотя бы так. Ведь, возможно, и Ингрид, и Шерри, и Хэл, и даже сам Дэниел с Роном напару, и вообще все вокруг называют его про себя «мой Гейл»?
И однажды Рэнди задумался о том, что если это правда, то тогда у каждого есть свой Гейл Харольд, абсолютно отличный от того, которого считает своим Рэнди, и от того, который есть на самом деле и прямо сейчас дрыхнет в кресле, откинув на спинку свою красивую голову.
— Гейл, — тихонько зовет Рэнди и, убедившись, что тот крепко спит, идет к дивану и укладывается так, чтобы хорошо видеть кресло и уснувшего в нем Гейла.
Спящий Гейл похож на испанца, на уставшего от боя изящного тореадора. Его четкий профиль хорошо виден лежащему Рэнди, который, любуясь расслабленной позой Гейла, привычно говорит про себя: «Мой Гейл такой красивый». А потом ловит себя на этой мысли и задумывается: а чем конкретно для него наполнена эта красивая и видимая всем оболочка?
Ну, это просто, думает Рэнди. Например, мой Гейл любит поспать. И он стопроцентно никогда не подрывался с утра пораньше на учебу, и никогда не проводил бессонных ночей, готовясь к какому-нибудь особенно сложному экзамену. Рэнди уверен, что если бы Гейл мог выбирать, он бы выбрал себе какое-то другое занятие, например, музыку, а не это блядство, называемое актерством. Ну, хотя бы потому, что актерам регулярно приходится работать по ночам и не спать целыми сутками, а музыкантам нет. Ну, кроме Хэла, конечно, но Хэл — это другое. Потому что он из Огайо. И потому, что он — Хэл.
Когда дело касается чего-то нового, его Гейл смехотворно оптимистичен. Оптимистичен до отвращения. Проблема в том, что быстро загораясь, он также быстро устает от всего, не давая этому новому ни единого шанса на свершение. Нет, он не противится, не препятствует, но и никак не помогает, пальцем не шевельнет, а только смотрит со своей этой снисходительной усмешкой и ждет — задержится в этот раз это новое или снова, с остатками банановой кожуры и пластиковыми стаканчиками, проплывет мимо?
В нем совершенно нет никакой самодисциплины. Это объясняет тот факт, что они практически живут вместе. Гейлу всегда нужен кто-то, чтобы держать себя в рамках.
Его Гейл — тот еще собственник. Он часто называет Рэнди «детка». И прилюдно, и наедине. Он может прийти к своему времени на съемочную площадку и спросить у режиссера: «Ну, как тут без меня моя детка?» И все ржут, а Рэнди краснеет. И сам не знает, от стыда или от удовольствия. И Рэнди точно знает, что когда его нет, Гейл говорит всем что-то вроде: «Ну, наконец-то, и папочка может расслабиться», — хотя на самом деле он вовсе не против присутствия Рэнди.
Гейл объясняет это тем, что Рэнди слишком хорошенький для парня («Эти твои губки, реснички, улыбка — если б не руки, я думал бы, что меня наебали»), а потому испытывает иррациональное желание защищать и заботиться. Сначала это задевало мужское в Рэнди, а потом он понял, что это только оправдание. Просто Гейлу хочется ТАК обозначать свои исключительные на него права.
А вот когда Гейлу по-настоящему нравится какая-нибудь девушка (а ему все по-настоящему нравятся, кого он хочет трахнуть), он никогда не называет ее «деткой». Он ведет себя, как придурок. Ну точно как все эти гетеросексуальные соблазнители в дешевых кинолентах. Он зовет их «принцесса», щиплет за щечки, шлепает по заднице и не целуется в губы.
Да, его Гейл немного шлюха. Он нарочно использует это универсальное «принцесса», чтобы избежать необходимости запоминать имена своих многочисленных поклонниц, любовниц и просто знакомых. Сам Рэнди выработал целую технику, как запоминать имена людей — нужно обязательно человека представить еще кому-нибудь, назвав по имени, тогда точно уже не забудешь. Однако Гейл уже привык к «принцессе», утверждая, что это самое верное слово для любого случая: «Боже, как хорошо ты сегодня выглядишь, принцесса», или «Да-да, я помню тебя, принцесса», или «Да, вот так, принцесса, вот так!» По поводу мужчин Гейл вообще не заморачивается: — «Бля, вот я задница — забыл, как тебя?..»
Его Гейл любит говорить: «Я такая задница, детка, если б ты только знал!» «Как и все мы, Гейл», — обычно отвечает Рэнди. А Гейл тут же поправляет его: «Нет, ты просто плохой парень, Рэнди, а я вот — нечеловеческая задница, понимаешь?» Первый раз у Рэнди встал на Гейла именно тогда, когда он впервые назвал себя «нечеловеческой задницей».
Его Гейл сквернослов. Всегда все через «блядь-нахуй-ебать», «не смеши мои яйца» и «отсоси». И одному богу известно, как у него получается не выглядеть при этом похабно и не вызывать к себе отвращения. Он обожает рассказывать Рэнди о том, как любит доводить девушек до последней степени возбуждения и трахать, не раздевая, лишь сдвинув вбок промокшие насквозь трусики. Тогда Рэнди произносит тоном того самого священника пресвитерианской церкви: «Я верю, сын мой, что ты делаешь это исключительно из христианской любви к человечеству». И Гейл тут же делает смиренное лицо и отвечает: «О да, падре».
Да и вообще его Гейл — поросенок. Он никогда не застилает кровать и ненавидит мыть посуду. Все, что у него обычно есть в холодильнике — это пиво и остатки какой-то готовой еды, купленной в забегаловке за углом. Его представления о счастье крайне просты, если не сказать, примитивны — высыпаться, не готовить, не мыть посуду, класть ноги на стол, где это возможно, и чтобы девушки не носили бюстгальтеров. Вот это и еще, пожалуй, чесать в паху, когда чешется. Это ведь его член, не так ли? И он может чесать его, когда вздумается.
Мой Гейл — обыкновенный натурал, приходит к выводу Рэнди. И если б не его красота и не его харизма… Додумать не получается, потому что Рэнди проваливается в сон, также до самого донышка наполненный Гейлом, как и каждая секунда бодрствования вот уже много месяцев подряд.
Харизма
Харизма Гейла — это что-то, не поддающееся определению. Рэнди воспринимает это как вибрации счастья, которыми Гейл щедро делится с окружающими. И ему иногда кажется, что он, пусть даже на самую малость, но лучше других умеет входить в резонанс с этим чудом природы.
Гейл обладает каким-то притягательным магнетизмом, как будто светится изнутри. Его обаяние — неотразимо. Он кажется таким неправдоподобно счастливым, что хочется приблизиться к нему во что бы то ни стало. Это крючок, на который ловятся все.
В глубине души Рэнди кажется несправедливым, что Гейл вот так вот просто может быть самим собой — странным, алогичным, способным нахуй ни с кем не считаться и делать, что хочется. В то время как ему, Рэнди, подобное всегда стоит неимоверных усилий и жесточайшего самоконтроля. Гейл может делать какие-то совершенно идиотские вещи, странные, непонятные и необъяснимые, однако все это потом выглядит как нечто оригинальное и самобытное, иногда даже очень веселое и смешное.
Например, Гейл может ворваться в гримерку с расширенными глазами, вопрошая на разные лады: «Знаешь что, Рэнди? Нет, нет, ты не знаешь! Ты не знаешь, что! Ты ничего не знаешь! Почему ты не знаешь? Как ты можешь ничего не знать?» Все, что он обычно рассказывает после такого вступления — полная херня, типа того, что Дэн и Ронни разводятся — ха-ха-ха! И Рэнди такое ни капельки не бесит, хотя подобный маразм повторяется с завидной регулярностью. Ему просто смешно, и он смеется, вот и все.
Или вот еще, Гейл любит мешать людям травить байки. Он всегда так тихо сидит в компании и внимательно слушает, но как только кто-то уж слишком заговорится, и лишь только подведет свою занимательную историю к поучительному концу, Гейл тут же жестом останавливает его и говорит нечто вроде: «Ой, у тебя козявка торчит из носа, дай-ка я тебе ее вытру!» — все ржут, конечно, но никто не обижается. А Гейл, уже потянувшись к носу удивленного рассказчика, вдруг одергивает руку со словами: «Нет, сделай это сам. А то мне мама запретила делать шарики из козявок и кидаться ими в людей».
Да, у него странное чувство юмора, и порой он ведет себя, как мудак. Он может разговаривать со своей матерью по телефону и, внезапно сказав: «Мам, Рэнди хочет поговорить с тобой», — сунуть трубку Рэнди и отбежать в другой конец комнаты, корчась от беззвучного смеха. Потому что у Рэнди в этот момент просто эпичное лицо и полный паралич голосовых связок.
Однако и это в Гейле не раздражает. Даже когда он строит из себя принцессу, а и такое бывает. Он может прийти после пробного грима, усесться на диван и укоризненно начать выговаривать Рэнди в спину:
— Ты представляешь, они мне сказали, что я плохо бреюсь! Пиздец! Да я делаю это уже двадцать лет подряд, я довел этот процесс до автоматизма!
Рэнди, который в этот самый момент сочиняет электронное письмо руководителю своей театральной труппы по поводу того, чтобы его включили в гастроли, потому что через неделю у него начинаются каникулы, и он может быть в ЛА, совершенно сбивается с мысли и слегка нервничает:
— Так бы и сказал им! Я тут причем?
— А я сказал! — не унимается Гейл. — Они сказали мне, что моя кожа теряет тургор! Это еще что, блядь, значит? Я понятия не имею, что это за хрень — «теряет тургор», но почему-то чувствую, что это как-то задевает мою мужественность!
Рэнди удивленно оборачивается к Гейлу и, еле сдерживая здоровый джорджианский смех, произносит:
— Ты прав. «Тургор» — это такое специальное слово, общее для гримеров всего мира, которое они используют для того, чтобы сказать человеку, что у него проблемы с потенцией. Они говорят — «ты плохо выглядишь, твоя кожа теряет тургор», а на самом деле имеют в виду, что «ты плохо выглядишь, потому что у тебя не встает».
Гейл ржет и кидает в Рэнди диванной подушкой, а тот, наконец-то, тоже позволяет себе посмеяться от души.
Они слишком много времени проводят вместе. И не так — «ух, вчера мы целый день провели вместе», а так — «я не припомню, когда ты в последний раз принимал душ».
— Ты мне хочешь сказать, что от меня плохо пахнет? — Гейл смотрит обиженно.
— Ага.
Гейл принимает вид короля красоты, обнесенного короной и потому возмущенного до глубины души:
— Я не могу пахнуть плохо! Мои подмышки благоухают, слышишь? Мой пот на вкус, как клубника, и все мечтают меня хотя бы лизнуть…
— Иди в душ, придурок.
Они много времени проводят вместе. Это правда. И Рэнди это не напрягает. Это странно. Дело в том, что Гейл занимает слишком много пространства, а Рэнди всегда старался избегать таких людей. С ними трудно и неприятно, они въезжают в твой мир на танке и делают там все, что хотят. Однако, с Гейлом не так. Рэнди сам не знает, что его заставляет ходить с ним после съемок на пиво, потом смотреть вместе фильмы, оставаться у него ночевать, это притом, что каждый день на площадке они тоже вместе, и им приходится не только общаться, но и целоваться, обжиматься и симулировать секс. О да, он знаком со всей этой Гейловой клубникой и благоухающими местами. Черт бы его побрал! Все дело в этих вибрациях счастья, в этой бьющей наотмашь харизме, против которой не устоять.
Рэнди уверен, что ему никогда не удастся сорваться с крючка. Невидимой леской он навсегда пришит к Гейлу.
Пускай.
Ложечки
Самое ужасное заключается в том, что Рэнди сам не заметил, как влюбился. Потому что сначала ему и в голову не приходило, что что-то стоит за всем этим тесным общением, близкой дружбой с Гейлом, всеми этими положительными эмоциями, от которых его каждый день прет. А когда понял, что влюблен, — уже было поздно. Потому что нельзя вот так вот просто взять и разорвать эту тесную связь, они уже как сиамские близнецы, сросшиеся плечами и бедрами — палец между не втиснуть.
И от этой близости Рэнди страдает. Каждый раз, когда Гейл касается его. А касается он его часто — практически всегда. Потому что среди множества странных привычек Гейла Харольда есть привычка беспардонно лапать своих друзей. Он — как липучка, жвачка, инфекционный вирус — вляпавшись раз, от него невозможно избавиться. И Рэнди не может сказать ему: «Блядь, Гейл, да хватит меня трогать уже! Я люблю тебя, придурок, пощади мое сердце, я не каменный». И поэтому они продолжают делить работу, гостиницу, еду, транспорт, фильмы, вещи — все. Однажды, раздеваясь на съемках, Гейл шепнул Рэнди: «Ой, бля, я, кажется, надел твои трусы». Это неизлечимо. И Рэнди страдает.
Любить Гейла и быть к нему так близко — это полный пиздец. Гейл может вломиться в ванную, когда Рэнди принимает душ, под предлогом того, что ему срочно нужно почистить зубы. Рэнди хочет напомнить Гейлу про неприкосновенность частной жизни, сказав: «Эй, ты нарушаешь мои интимные границы, я тут вроде как голый». Или даже так: «Я тут дрочу, мечтая о тебе, не стоит все портить личным присутствием». Однако, пока он придумывает, что сказать, Гейл заканчивает с зубами и сообщает невозмутимым тоном, что купил Рэнди подарок.
Блядь, подарок! Снова один из подарков Гейла, боже!
Это еще одна манечка Гейла — делать подарки. Он неделями может думать о том, что бы такого кому-то купить. И не потому, что у того человека день рождения, а потому, например, что «мне хочется поблагодарить тебя за то, что хоть ты и дерьмовый актер, зато потрясающий друг». Это плохая шутка, да. Но зато подарок — охуительный. Такой, который заставляет человека чувствовать себя любимым, тем, о ком Харольд думал неделями, выбирая, что бы такого приятного ему подарить. И все, в конце концов, счастливо виснут у Гейла на шее и чуть не плачут: «Блин, мне реально всегда хотелось это иметь!»
Рэнди знает, что его ждет, поэтому сразу же радостно виснет. Мокрый, голый, в предвкушении черт знает какого по счету, но совершенно точно охуительного подарка, кидается обнимать Гейла. И, вдыхая запах его волос, прижимаясь к клубничной груди и шепча в ухо «спасибо», думает про себя, можно ли сейчас поцеловать его. Просто, по-дружески, в благодарность? И от этих мыслей у него встает, Рэнди тут же отлипает от Гейла и прячется за шторкой. Блядь! Это просто невероятно, ужасно, пиздец!
— Подарок ждет тебя в комнате, - невозмутимо говорит Гейл и выходит. А Рэнди остается наедине со своим возбужденным «подарком» и просто готов лезть на стены.
И такое происходит постоянно, и Рэнди кажется, что он сходит с ума. Гейл провоцирует его, дразнит — дома, на съемках, в этих ебаных барах, где они напиваются, как подростки. Но Рэнди уже не ребенок, блядь, ему двадцать три! Почему он не может этому сопротивляться?
— Давай, Рэндс, я хочу выиграть эту хрень. Ну, пожалуйста! Да мы всех их перепьем, мы ж из Джорджии!
— Блядь, Гейл, это в последний раз! И имей в виду, если ты только вздумаешь блевать ближе, чем в тридцати метрах от меня, тебе придется умереть без завещания.
— Я согласен! Тем более что я никогда не блюю…
— Ага, и не храпишь, — сердито бурчит Рэнди, но уже готовится хорошенько «порадовать» свою печень.
Конечно, они хоть и крутые парни из Джорджии, но ничего не выигрывают. Потому что есть более крутые парни из каких-то других, более пьющих штатов, которые и уносят с собой так приглянувшуюся Гейлу домашнюю ломтерезку.
Когда они, наконец, добираются до дома, расстроенный и пьяный Гейл практически висит на не менее пьяном, но почему-то более устойчивом Рэнди. И Рэнди, как всегда, кажется, что именно сейчас он должен признаться Гейлу в любви, сейчас или никогда. Но, как всегда, не делает этого, просто стряхивает его на постель и практически падает рядом, мгновенно проваливаясь в алкогольное забытье.
А утром они опять просыпаются «ложечками». Это еще одно дурацкое определение Гейла — «ложечки». Хотя, на самом деле, если им случается спать на одной кровати, они всегда просыпаются в обнимку, причем Гейл обнимает Рэнди со спины, упираясь своим утренним стояком тому в задницу.
- Ну и нахуй ту ломтерезку, не очень-то и хотелось, — говорит Гейл, еще крепче прижимая к себе Рэнди. — «Ложечки» — тоже бодрят.
Рэнди закатывает глаза и обреченно вздыхает. Засунуть бы себе в задницу эту бодрость!
Трахнуть ангела
Рэнди не всегда понимает логику Гейла. Он вообще иногда сомневается, что тот утруждает себя хоть каким-нибудь логическим обоснованием собственных рассуждений. А особенно в такие моменты, как сейчас, когда расслабленный и невозможно сексуальный Гейл отходит в гримерной от съемок, полуодетый, ленивый и настроенный на поговорить, уследить за нитью его рассуждений просто немыслимо.
Сначала они обсуждают сегодняшние съемки, потом переходят на немецкие машины, затем настает очередь Моники Белуччи… А Гейл… блядь, его глаза увлажняются, когда он говорит о ее последней работе в «Малене».
— Она твоя любимая актриса?
— Нет, что ты.
Гейл покачивается на стуле для грима.
— Но она тебе нравится. Она кажется тебе сексуальной? Ты бы ее трахнул?
Гейл с ужасом взирает на Рэнди. Одним из своих фирменных взглядов под названием: «О, боже, какой ты кретин, и ничего не понимаешь». Рэнди ненавидит, когда Гейл на него так смотрит.
— Я бы не… Рэндс, Моника — это не секс для меня, это что-то другое. Как… Вот скажи, ты бы смог трахнуть ангела? — из всех самых абсурдных вещей, которые Рэнди слышал от Гейла, эта — самая абсурдная, нелепая и смешная, какую только можно себе вообразить. — С ангелами не спят. Моника Белуччи для меня… — Гейл вздыхает, и вдруг настроение его меняется. — А вот ты бы трахнул ангела. Точно!
Еще минуту назад Гейл был серьезен, а теперь — все. Теперь перед Рэнди шестилетний ребенок, который хочет новую игрушку, чтобы непременно ее сломать. Самый красивый в мире шестилетний мальчишка, с этим непередаваемым выражением коричневых глаз — «Рэндс, я хочу играть!» Но Рэнди не намерен поддаваться. Он смотрит Гейлу в глаза и говорит:
— Как-то мне довелось посмотреть хорошее порно на эту тему. Ангел спустился в преисподнюю, и целая куча демонов трахала его до тех пор, пока не вытрахала всю наполняющую его благодать.
Гейл лениво пинает его по ноге. Сейчас они оба сидят и раскачиваются на стульях для грима, с таким видом, как будто ждут Ингрид, которая должна прийти и превратить их в красавцев. Впрочем, в случае с Гейлом, ей обычно не много работы. Он, блядь, всегда неизменно красив, даже если только проснулся, или вот так как сейчас — безмерно устал. Иногда это Рэнди бесит.
— Тебе нравится дразнить меня, Рэндс? — Гейл поворачивается на стуле вокруг своей оси. — Ты знаешь, что делаешь мне больно?
— По правде, это было мерзко, серьезно. На самом деле я не люблю порнофильмы.
Гейл смеется. И начинает покусывать свой большой палец, глядя на Рэнди так, будто флиртует. Проклятый Гейл!
— Исключая тот, в котором мы снимаемся.
— Бля-а-а-а, — Рэнди закатывает глаза и всем своим видом изображает крайнюю степень отвращения. — Мы же снимаемся в третьесортной дешевке, рассчитанной на извращенцев, которые любят трахаться в задницу!
— Нет, Рэндс, ты неправ. Это прекрасный фильм, и ты должен его любить. Уже хотя бы за то, что благодаря участию в съемках ты можешь сколько угодно целовать меня. Понимаешь?
Рэнди, движимый каким-то непонятным импульсом, вскакивает со своего стула и мгновенно оказывается рядом с Гейлом, втискиваясь меж его разведенных ног, нависает сверху и заглядывает в запрокинутое лицо. Боже, в очках и без грима он еще более секси, чем в образе Брайана, а видимые дефекты кожи делают его еще более реальным.
— Это тебе повезло сниматься в этом фильме, — хриплым голосом произносит Рэнди. — И иметь право у всех на глазах целоваться со мной. Гомик!
Потом он наклоняется и целует Гейла. Прямо в этот полуоткрытый рот, в его пухлые, уже давно манящие губы, руша всю его кажущуюся неприступность.
Когда Рэнди, наконец, отрывается от Гейла, устав от поцелуя, в который вложил всю свою скрытую страсть, и обиду, и зависть, и ревность, и безответно разрывающую сердце любовь, ему действительно кажется, что он трахнул ангела.
Глаза Гейла закрыты, а вокруг рта и на подбородке блестит их слюна.
|
|
-
-
25.03.2015 в 00:59-
-
25.03.2015 в 01:05-
-
25.03.2015 в 01:10-
-
25.03.2015 в 01:29-
-
25.03.2015 в 15:18Гейлофизик и гейлохимик. Гейлограф! Замечательные новые профессии ))).
С окончанием битвы!
-
-
25.03.2015 в 16:24А Битва была крутая, поздравляю всех нас с 9-м местом!!! Брайан Кинни рулит!))))
-
-
26.03.2015 в 14:47-
-
26.03.2015 в 21:09-
-
19.04.2015 в 19:27-
-
28.10.2015 в 23:13-
-
28.10.2015 в 23:19-
-
11.03.2016 в 14:32-
-
11.03.2016 в 14:49-
-
11.03.2016 в 15:06просто на ФБ не оставляла комменты.
Но скажу прямо, по всем работам, - я в восхищении
-
-
11.03.2016 в 15:19-
-
11.03.2016 в 15:27-
-
11.03.2016 в 15:28В любом случае - благодарные читатели это очень приятно и стимулирует вдохновение!
-
-
11.03.2016 в 15:57А про Битву - там я как раз комментирую и всегда поддерживаю нашу замечательную команду
Жаль, что не могу голосовать ((